Помощь в кризисе

Пресс-центр адвокатов Михаила Ходорковского и Платона Лебедева публикует оригинальный текст ответов Михаила Ходорковского в интервью немецкому журналу Шпигель.

Фото khodorkovsky.ru

Господин Ходорковский, вы провели в стенах тюрем уже не один год, познакомились и с лагерями Сибири, и со столичными изоляторами. Какие у вас впечатления от российской системы исполнения наказаний?

Отечественная система исполнения наказаний направлена не на перевоспитание, не на помощь осужденному, не на защиту общества от преступности, а только лишь на наказание, причем часто – жестокое и унизительное, на слом человеческой личности. Но карательная функция не может быть основной. Изменения происходят, но очень небыстро.

Как проходит ваш день?

Я не совсем обычный заключенный. За почти семь лет заключения я пробыл в колонии, к которой приговорен судом, лишь год и два месяца. Все остальное время — разнообразные следственные изоляторы. И там я практически постоянно пребывал в состоянии подготовки к процессу либо к заседаниям суда. Последние полтора года я нахожусь в Москве в следственном изоляторе «Матросская тишина». Мой образ жизни предопределен участием в судебном процессе и режимом содержания. Все будни я провожу в суде – за исключением одного дня в неделю, когда я работаю с адвокатами.

Как часто вам удается пообщаться с родными?

Иногда в тот же день – раз в неделю — проходят и свидания с родственниками. Час или полтора разговора по телефону, нас разделяет толстое стекло. Разумеется, это происходит в присутствии надзирателей. И так в общей сложности уже 7 лет.

Почему в 2003 году, когда дело уже шло к аресту, вы не воспользовались возможностью уехать из страны, как другие – медиамагнат Владимир Гусинский, эмигрировавший в Испанию, или олигарх Борис Березовский, живущий сегодня в Лондоне? Ведь вас предупреждали.

Вопрос очень непростой. Тогда мне казалось, что у меня не было выбора. «Уехать» для меня означало «предать». Честь дороже. Это мнение я не изменил и по сей день.

Кремлем или кем-то из вашего окружения предпринимались попытки за кулисами договориться о вашем освобождении на основании компромисса — например, вы признаете вину и эмигрируете за рубеж?

Нет. Насколько мне известно, никаких подобных закулисных переговоров никогда не велось.

Насколько велика вероятность вашего помилования со стороны президента Медведева?

Президент Российской Федерации в соответствии с конституцией имеет право помиловать любого осужденного. Никаких ограничений Конституция РФ не содержит. Так что этот вопрос скорее к Дмитрию Медведеву.

Министр экономики Герман Греф и министр промышленности Виктор Христенко заявили в суде, что им не было известно о каких-либо нарушениях со стороны ЮКОСа. Оба они по-прежнему остаются во власти. По—вашему, это предзнаменование возможного оправдательного приговора?

Слишком оптимистичный вывод. Скорее показания демонстрируют личную порядочность и профессионализм этих людей.

Человек извне до сих пор не может найти ответ на два вопроса. Первый касается вашего сказочного превращения в богатейшего человека России, второй – метаморфозы из верноподданного гражданина в диссидента. В 80-е годы вы учились институте, готовившем специалистов для «оборонки», были убежденным комсомольцем. Тот, кого исключали из комсомола, упомянули вы как-то, автоматически «вылетал» и из вуза – и вы все считали, что это нормально. Как и – впоследствии – сотрудничество с КГБ. Что должно было произойти, чтобы вы увидели российское руководство другими глазами?

Я всегда защищал свои убеждения, то, что считал правдой. Когда понял, как нас всех обманывали в советские годы – пошел на баррикады. С тех пор требование свободы слова является для меня ключевым. Разгром НТВ (последнего независимого телеканала – в 2000 году) меня заставил занять более критическую позицию по отношению к Кремлю. Что же касается бизнес-успехов, то вспомните 1987 год. Тогда немногие решались, как я, отказаться от благополучного, по сути гарантированного государством будущего в пользу бизнес карьеры. А в 1996 году также немногие решались, как я, вложить все заработанное в полуразоренное предприятие, да еще за 6 месяцев до выборов, на которых была весьма вероятна победа коммунистов. Я решился, и выиграл.

Вы были советником последнего главы правительства РСФСР, потом, при Ельцине, до 1993 года работали в Минэнерго, одновременно возглавляя правления одного из первых крупных частных банков страны – и это в самый разгар приватизации. Разве это не то самое сращивание бизнеса и власти, которое вы так бичуете сегодня, при Путине и Медведеве?

Банк, который принадлежал мне, стал заниматься ТЭК лишь через два года после моего ухода с госслужбы – в 1995 году. Сегодня люди на верхних этажах власти вовлечены в бизнес совсем иначе. И в этом я вижу опасность.

Во всяком случае, близость к Борису Ельцину способствовала приобретению вами в 1996 году ЮКОСа, уже тогда бывшему вторым по величине нефтяным концерном России. До этого вам уже принадлежали ряд металлургических комбинатов и ОАО «Апатит». Откуда у вас деньги?

Я создал банк в 1988 году, и к 1993 году – к началу приватизации – по российским меркам это был уже «старый банк», которому доверяли и внутри России, и за рубежом. Количество разваливающихся производств было огромно. Ведь рухнула вся советская система. Деньги были меньшей из проблем. Наш банк в 1994-1995 годах заработал более миллиарда долларов, что вообще-то для седьмого в стране по размерам банка немного. Мы обслуживали предприятия и оборонного комплекса, и строительного комплекса Москвы, и лесоперерабатывающего комплекса Сибири, а также цветной металлургии.

Однако российские бизнесмены, в том числе вы, в результате приватизации практически даром получили лакомые куски советской промышленности.

Это чушь. Для покупки ЮКОСа мы брали кредиты в российских банках. При этом западные инвесторы не спешили принять участие в аукционе. Они опасались приобретать крупный актив в стране с непредсказуемой политической ситуацией.. На дворе был 1996 год, все ожидали, что следующим президентом станет коммунист Зюганов, который национализирует российские предприятия без какой-либо компенсации. А потом все забывают, что из себя представлял ЮКОС в 1996 году: Долги государству по налогам достигали 2 млрд долларов. Работники по полгода не получали зарплату. Доля неоплачиваемой продукции достигала 90%. А цены на нефть находились тогда в районе 15-20 долларов за баррель. И сколько могла стоить компания в таком состоянии? Тем не менее, мы выплатили 1,3 млрд долларов за различные активы, погасили долги перед государством и все задолженности. В 2003 году ЮКОС добывал уже вдвое больше нефти, не имел долгов, а капитализация достигала 40 млрд долларов.

Вы неоднократно подчеркивали, что в 90-е годы в высшей лиге российского бизнеса дела велись сравнительно разумно, в то время как сегодня в России царит «безудержность». Что конкретно вы имеете в виду?

Я хорошо знал Президента Бориса Ельцина – он никогда не потерпел бы государственных чиновников, столь откровенно демонстрирующих свои многомиллионные состояния, добытые коррупционным путем, как это происходит после его ухода. Невозможно было себе представить практически открытое использование силовых структур для отъема чужого бизнеса. Правила могут быть хорошими и плохими. Намного хуже, когда никакие правила не соблюдаются или когда на законы во имя каких бы то ни было «политических» целей попросту не обращают внимания. Бизнес-конфликты решаются сегодня зачастую силовыми методами, с захватом заложников, чтобы таким образом оказывать давление на бизнесменов. Просто берут и сажают в тюрьму младшего партнера по бизнесу, друга или подчиненного. В моем деле заложником стал Платон Лебедев (бывший глава принадлежавшего Ходорковскому банка «Менатеп» и член правления ЮКОСа; также приговорен к 8 годам лишения свободы), и не только он.